Онемевший и словно прикованный к месту, выслушал я все Тайное Знание Великих Иглонов и удалился, не сказав ни слова. Уговаривать дальше не имело смысла. К тому же, перед лицом Великих Знаний мне тоже показалось, что преждевременная женитьба Великого Иглона вещь не такая уж и страшная.
То, что случилось после этого на Сверкающей Вершине известно всем орелям в мельчайших подробностях. Дормат женился, но вскоре потерял и жену, и детей, и даже собственную жизнь. А Генульф, уличенный в причастности к этим бедам, был наказан и изгнан.
Власть получил Хеоморн.
Мне нравилось его уважение к древним обычаям, нравилось, как почтительно относился он к обязанностям Великого Иглона. И за все это я простил Хеоморну неоправданную жестокость по отношению к Генульфу, хотя ещё долгое время казалось мне, что новый Правитель просто воспользовался случаем и свел счеты с братом, позволившим себе злые намеки в его адрес.
Генульф, в некоем озарении, догадался, что Дормат открыл кому-то Знание, и подозревал Хеоморна… Не стану скрывать, я бы вполне разделял его опасения, если бы не знал, кто на самом деле являлся недостойным слушателем. Однако, слово амиссий, признавших, что к ним действительно прилетал какой-то злоумышленник, а, пуще того, брошь Иглона, принадлежащая Генульфу, сильно меня озадачили.
Не желая очернить память погибшего Правителя, я отказывался даже думать о том, что он мог открыть Знание кому-то еще. Поэтому предположил, что Генульф просто случайно подслушал нашу беседу и, поскольку я все время молчал, решил, что собеседником Дормата был Хеоморн.
Кто именно летал к амиссиям мне не ведомо. Но, кто бы им ни был, я, владеющий Знанием, уверен – он сделал это из самых искренних побуждений, возмущенный легкомыслием Правителя и тем пренебрежением, которое он выказывал Великой Тайне. Однако, когда Генульфу предъявили обвинение и допытывались, где находятся наследники, сильное волнение и малодушная трусость, вызванная непониманием того, что происходит, помешали мне быть убедительным в попытках заступиться за Иглона Северного Города. А сам он молчал и не пытался оправдаться или опровергнуть обвинение.
Ужасное наказание, последовавшее за этим, надолго отвратило меня от Хеоморна. Скрепя сердце, подал я свой голос за утверждение его Великим Иглоном. Но делать было нечего – Генульф принял наказание так, словно заслужил его, а из оставшихся Иглонов никто больше не обладал нужными качествами в той мере, в какой ими обладал Хеоморн.
Впрочем, сейчас я об этом не жалею. Время показало, что новый Иглон правил достойно.
Но собственная вина по сей день жжет мое сердце, как беспощадное солнце выжигает все, что слишком близко подступает к его свету. То, что недостойный оказался посвящен в Великие Тайны, несомненно, стало одной из причин всех наших бедствий. Ничего подобного впредь повториться не должно. Хеоморну я так и не решился открыться, но и уносить с собой Знание в жерло вулкана тоже не имею права! Поэтому, ради нынешнего Правителя – разумного и мудрого Великого Иглона Рокзута – и ради того, чтобы никакие беды не посещали больше Сверкающую Вершину, решил я сделать эти записи с тем, чтобы Великое Знание по-прежнему передавалось от Правителя к Правителю.
Свой труд мне придется завершить еще одним проступком. Эту плиту я, вопреки запретам, принесу в тайный тоннель и там оставлю. А, когда Великий Иглон Рокзут приведет туда своего преемника, пусть он простит меня и, учитывая ошибки правления Дормата Несчастного, читает дальше…»
На этом записи обрывались.
Точнее, заканчивалась одна сторона плиты. Но переворачивать её Донахтир не стал. Все и без того было ясно – его решение лететь к амиссиям подтверждал далекий голос умершего Летописца. Только они одни могли, (если бы, конечно, сочли это возможным), открыть ему Великое Знание Иглонов. И только от них мог Донахтир его теперь принять.
– Ну, как? – осторожно спросил Дихтильф, видя, что Донахтир дочитал.
– Мы должны довести дело до конца, – ответил Правитель.
Он встал, не отрывая глаз от последних слов на плите, немного подумал и легко подхватил её на руки.
– Пожалуй ты прав, Дихтильф, не стоит нам, двоим, заходить в тайный тоннель. Сначала я думал оставить эти записи недалеко от входа, но теперь считаю, что их нужно отнести подальше, к самому сокровенному месту.
Летописец облегченно выдохнул.
– Мудрое решение, Правитель, – пробормотал он, почтительно отступая.
Донахтир перехватил плиту поудобнее и без колебаний шагнул в черную пасть тоннеля.
* * *
Рассвет, лениво потягивающийся над краем бесконечных гор, застал Летописца сладко спящим перед входом в Галерею Памяти.
Всю ночь несчастный Дихтильф мерил шагами узкую площадку, недоумевая, что могло так задержать Великого Иглона?! Сначала он терпеливо дожидался на большом валуне, любовался появившимися звездами и обдумывал потрясающую новость, рассказанную Донахтиром сегодня днем. Благо для размышлений пищи хватало. Как всякий орель, Дихтильф не мог не радоваться тому, что дети Дормата выжили. Но мысль о переходе власти в их руки почему-то не радовала… Но потом, растущее беспокойство вытеснило из головы Летописца все другие мысли. Судя по положению луны, Донахтир отсутствовал уже несколько часов! Это можно было понять, если бы он ушел в Галерею Памяти – там действительно недолго заблудиться, блуждая по заворачивающимся коридорам и многочисленным ответвлениям, и такое нередко случалось, когда какой-нибудь несведущий орель забредал туда в поисках сведений о своих дальних родственниках. Но в этих случаях достаточно было позвать любого из ройнов, и бедолагу очень скоро выводили наружу.
Сейчас был не тот случай. Великий Иглон ушел туда, где по слухам был только прямой и недлинный тоннель, в который никто больше не смел заходить. И Летописцу, изнывающему от беспокойства, ничего другого не оставалось, кроме как сидеть, ждать и строить разные предположения.
Он долго напряженно прислушивался к мертвой тишине в тоннеле, надеясь услышать хоть что-то, и не заметил, как заснул, уткнувшись лбом в округлый завиток на камне. Ласковый рассветный ветерок легко скользнул по щеке спящего, пробежался по его одежде, и вдруг испуганно отпрянул – из жерла тайного тоннеля вырвался душный порыв ветра, похожий на выдох гигантского чудовища. Он мгновенно стих, и тут же, щурясь на тусклый свет, едва забрезживший на горизонте, в проеме входа появился Донахтир.
Летописцу очень повезло, что он заснул и не стал свидетелем этого зрелища.
Страшная бледность в лице Великого Иглона испугала бы кого угодно. Правитель пошатывался, как после тяжелой болезни или неравной схватки, но вид имел решительный, будто в этой неравной схватке он все-таки одержал победу.
Осмотревшись вокруг, Донахтир заметил спящего Летописца, и устало опустился возле него на камни.
То, что Дихтильф заснул, было на руку Великому Иглону. Сейчас менее всего ему хотелось что-то объяснять. Впереди предстоял нелегкий разговор с амиссиями, поэтому Донахтир рассчитывал просто дождаться, когда его спутник проснется, объявить ему, что намерен отправиться в сторону Тихих Гор и сразу же улететь. Встреча с прорицательницами не требовала отлагательства.
Правитель поудобнее устроился возле стены, соединяющей оба входа, и, привалившись к ней, закрыл глаза.
Он чувствовал себя наредкость уверенно, потому сразу прогнал из головы всякие мысли. «Чем больше думаешь о чем-то, тем больше в этом запутываешься, – в полудреме сам себе прошептал орель. – Мудрый не тот, кто без конца копается в проблеме, размышляя, что будет, если он поступит так или этак. Мудрый тот, кто сразу видит правильное решение. А оно всегда лежит на поверхности – нужно только суметь его отличить…»
Летописец сонно завозился, и Великий Иглон с готовностью раскрыл глаза.
Нет, еще рано. Дихтильф всего лишь передвинул голову. След от каменного завитка, на который он опирался, красной вмятиной украшал его лоб.
Донахтир улыбнулся.
Неизвестно почему, на память вдруг пришло то утро, когда растерянный и напуганный он вышел на эту самую площадку дожидаться своих подданных. Первое утро его правления… Как же он тогда боялся! И, как быстро ушел из него весь страх, когда гордость за орелей вытеснила все остальные чувства!. Правитель невольно посмотрел в сторону Шести Городов и попытался вызвать в памяти то, прежнее, видение – гигантские серебристые стаи, поднимающиеся на пустынными горами.
Тогда он ведь тоже испытывал сомнения, и тоже решил лететь к амиссиям. Правда, сомнения были иного толка, да и не знал Донахтир многого из того, что знает сейчас, но, по сути, и тогда, и теперь мучает его один и тот же вопрос – достоин ли он?
Правитель почувствовал, что не может больше сидеть спокойно. Ощущение утекающего в пустоту времени заставило его подскочить и несколько раз энергично взмахнуть руками, чтобы разогнать наваливающуюся дремоту.
